«Ненавижу образ музыкантов как особенных людей из хрустального замка»

Первый раз для этого материала мы с Люкой Дебаргом встречаемся в сентябре. Именно встречаемся, а не созваниваемся по скайпу или зуму. Уточнение это было бы совершенно необязательным в доковидные времена, но и сейчас, и на момент интервью оно означает очень многое: мы здесь, мы живы, встречаемся и не боимся. В случае с Дебаргом дополнительных символов еще больше — он первый зарубежный музыкант, выступивший в России после смягчения карантинных мер: его концерты прошли в Московской Филармонии и Мариинском театре в Санкт-Петербурге. Сейчас значимость этого уже снизилась, но тогда гастроль выглядела столь же символично, как и личная встреча после долгой изоляции. 

В пустом фойе гостиницы в центре Москвы мы находим друг друга моментально: в обычно людном месте сейчас кроме нас с Дебаргом только охранник. Люка здоровается по-русски. Он начал учить язык после конкурса Чайковского, когда стал часто бывать в России (по интернету гуляет слух, что его бабушка русская, дочь белых эмигрантов первой волны, но Люка говорит, что это не так). Правда, дальше мы будем говорить по-английски: Люка понимает русскую речь, но языковой практики у него почти нет, поэтому давать интервью проще на родном французском или английском.

Как и все разговоры-2020, наш начинается со взаимных расспросов о новой реальности. Интересуюсь у Люки, увеличилось ли на карантине время, которое он проводил в соцсетях и в интернете. Нет, потому что он зависает в интернете, только когда ему скучно. А на карантине  скучно не было. «Я был в прекрасном месте, мог заниматься садом, готовить, проводить время с любимыми людьми и писать музыку». И вообще, что там в интернете. «Вряд ли бездумное поглощение всех новостей подряд научит чему-то хорошему, а если следить за статистикой умерших от ковида, это усиливает тревожность и развивает депрессию, и только». Кстати, персональных соцсетей у него тоже нет. Есть официальная страница в фейсбуке, которую помогает вести его знакомая («Она потрясающая, преподаватель игры на фортепиано и журналист»). Не хватает времени — почти все занимает музыка, а оставшееся он лучше посвятит своим делам, чем просмотру чужих фотографий в инстаграме, что считает пустой тратой времени (ха, это он еще «Тик-Ток» не видел). 

Когда мы созванивались уже после его сентябрьских российских гастролей, во Франции случился второй локдаун. Многие мои друзья-французы делились, что он дался им тяжелее первого. Я уточняю у Люки, как он пережил повторные ограничения — все так же избегал соцсетей и занимался музыкой? Да, второй карантин он провел в точности как первый — старался заботиться о близких, репетировал, писал музыку.   

Успел ли он за время карантина отвыкнуть от живых выступлений? Нет, до российских гастролей у него уже было четыре выступления во Франции, первое — еще в июле на фестивале в Chateau de Dio. После перерыва не был испуган или смущен, исполнял новую программу — Баха, Шумана, Скрябина. 

Разговор логичным образом переходит к взаимоотношениям онлайна и музыки. Оценка этого предмета в среде профессиональных музыкантов неоднозначна. С одной стороны: ура, что у нас была такая возможность — слушать музыку в отсутствие не только концертной жизни, но даже разрешения выходить из дома почем зря. Крупнейшие оперные театры открыли доступ к своим драгоценным записям, а главные современные звезды выступали в пустых залах ради трансляций на большую аудиторию. Но я знаю многих профессионалов и рядовых меломанов, которые не спешат хвалить новый формат.

Я не скрываю от Люки, что мне онлайн-оперы тоже «не зашли». «Это разные вещи, их трудно сравнивать, — соглашается он. — В любом случае, я считаю, возможность все же давать концерты и слушать музыку, даже онлайн — это огромная привилегия. Прекрасная возможность для музыкантов оставаться в форме, продолжать выступать, репетировать. Но, конечно, запись никогда не заменит живой концерт». Также онлайн был важен и как добрый знак: количество просмотров концертов и оперы и рост аудитории показывали, что даже в такие тяжелые времена, когда многие были напуганы и стоял вопрос в буквальном смысле жизни и смерти, люди продолжали интересоваться музыкой. 

Не боится ли Люка, что, поняв, что можно никуда не ездить, люди обленятся и перестанут ходить в концертные залы? Например, многие российские музеи после возобновления работы не досчитались посетителей и не то что не восстановили поток, а откатились в этом плане на годы назад. И — между нами — многие директора и работники музеев очень переживали второе закрытие уже осенью именно по этой причине: испугались, что, потеряв привычку ходить на выставки и поняв, что можно вполне обходиться без них, многие не вернутся или вернутся нескоро. Но Дебарг оптимист. Да, людям свойственно искать легкие пути и многие, например, уходят в соцсети вместо того, чтобы знакомиться и общаться лично. Но энергия живого выступления всегда будет нужна людям, они всегда будут ее искать. А как же правило «не запостил, значит, не было»? Не боится ли он, что популярность музыкантов, менее активных в интернете, будет ниже, чем у их пусть, возможно, и не таких талантливых, зато с миллионной аудиторией коллег? «Многие великие исполнители не представлены в интернете вообще или очень ограниченно, но это не мешает им оставаться кумирами». 

Об этом Люка также не изменил мнения и после повторного локдауна: прекрасно, что есть возможность трансляций, но живых выступлений они не заменят. Искусство требует времени и терпения. Однажды все вернется на круги своя, возобновятся концерты и выступления. Поэтому, чем напрасно сокрушаться о том, чего изменить нельзя, «стараюсь  использовать это время, чтобы стать лучше как музыкант и человек».

Следующий после тотального онлайна вызов — полупустые залы. Дебарг и тут не дрогнул. «Играть перед полупустым залом или перед полным, даже и до ковида, — разницы нет. Играть перед полностью пустым залом, вот это, да, испытание». Не то чтобы тяжело, просто это нельзя назвать полноценным выступлением, хотя тоже может быть интересно. Но теряется контакт с аудиторией, которая во время живого концерта такой же участник выступления, как исполнитель.

Слова Люки не звучат бравадой или позерством. Он скорее производит впечатление спокойного и даже рассудительного человека, хотя очевидно, что совсем непрост. Но не исключено, что способность выживать и адаптироваться в неопределенности и нестандартных условиях, такая полезная в непредсказуемые и тревожные месяцы пандемии, для него естественна. Собственно, весь его путь в музыке сильно далек от привычного для многих музыкантов, особенно классических.

Дебарг не из музыкальной семьи. Мама — медсестра, отец — физиотерапевт. Как рассказывает мне сам Люка, он всегда чувствовал музыку, но родители слушали поп и рок, а не классику. (Хотя бабушка любила оперу.) Поэтому с классической музыкой он познакомился только в девять лет — услышал запись 21-го концерта Моцарта. «Это было особенное переживание, его было трудно с кем-то разделить и даже обсудить». В девять лет — только впервые услышал. Играть, естественно, не умел. Но услышанное так потрясло, что захотелось воспроизвести. К счастью, в семье был синтезатор. Так он начал «что-то играть». Все было очень спонтанно, не было даже постоянного учителя. Хотя свою первую наставницу, мадам Кристин Мюнье, он вспоминает очень тепло. Занятия (он начал учиться в одиннадцать) давались тяжело. Девять лет, одиннадцать лет… Не поздно? Все музыканты, с которыми мне случалось обсуждать эту тему, включая того же Стадлера, Бориса Березовского или Артема Дервоеда, говорили о важности начинать учиться музыке тогда, когда учишься говорить. То есть в три года нормально, в пять уже поздно. 

Может, раннее начало и помогает освоить технику на другом уровне, соглашается Люка. «Записей не осталось, поэтому мы уже не узнаем, насколько я был плох». В четырнадцать он начал играть Шопена, пробовать сложные вещи. Так прошло пять лет, но, когда наступило время получать серьезное образование, Дебарг решил заняться чем-то другим. Захотел попробовать что-то более интересное. К тому же  к этому времени он поучаствовал в паре небольших конкурсов во Франции. Но «ничего особенного не показал». Ничто не указывало на то, что он может стать профессиональным музыкантом. 

И в 17 лет Дебарг уехал в Париж, поступил на Литературный факультет Парижского университета (потому что «хотел разбираться в разных предметах»), встретил девушку, про которую думал, что она любовь его жизни. Но через три года они расстались. Что может думать 20-летний молодой человек с разбитым сердцем? Правильно — что жизнь кончена. Любовь прошла, работы нет, перспективы непонятны. «Я не видел будущего. Спасла музыка — я сказал себе, что это единственная вещь, которая меня не предаст». Сейчас это ему самому кажется безумием, но тогда было так. И Дебарг снова начал играть. Но и тогда у него не было и мысли, что он станет профессиональным музыкантом. 

Так когда он все же осознал себя не просто любителем, а настоящим пианистом?

Окончательно — «не так давно». Но раскрыть талант помогла Рена Шерешевская, ученица профессора Московской консерватории Льва Николаевича Власенко, которую он встретил в 2011 г. Шерешевская почувствовала талант Дебарга и поддержала его своеобразную спонтанную манеру заниматься. Вместе они стали готовиться к конкурсу Чайковского. А дальше случилось то, что случилось, — 4-е место в 2015 г. Не победа, но этого хватило, чтобы его заметили. Посыпались предложения. Но даже тогда у него не было уверенности, что это именно то, чем он хочет заниматься. Сейчас — да. «Я могу сказать, что мне это нравится и я чувствую себя сильным и уверенным исполнителем», — успокаивает меня Дебарг. — Быть артистом мне совершенно нормально».

Я снова возвращаюсь к вопросу раннего обучения. 

«Для меня как раз естественны занятия во взрослом возрасте, так сложилось. А неестественны, скорее, как раз попытки создать „юного гения“, лепить маленькую обезьянку». Ведь вряд ли ребенок понимает, чего он хочет на самом деле, и сознательно выбирает путь профессионального музыканта. «Стать музыкантом — мой сознательный выбор в 20 лет. Но даже тогда я выбирал не быть концертирующим музыкантом, а просто понял, что хочу посвящать время музыке, погрузиться в нее».

 В доказательство, что взрослый возраст — не приговор, Люка приводит пример тех, кто его вдохновляет, — Жак Брель, Вацлав Нижинский. Рудольф Нуриев, добавляю я. Дебарг соглашается и резюмирует: «Послание, которое артист хочет донести, важнее, чем возраст, когда он начал заниматься. Пятилетний ребенок может делать уроки и выполнять задания, несомненно. Но может ли он быть артистом? В этой идее что-то не так». 

Но идея позднего начала (назовем это так) противоречит миру классической музыки не только с точки зрения обучения исполнительским навыкам. Опять же, все мои собеседники подчеркивали, что заниматься — тяжело, что для результата нужны годы и годы, что нужно лишать себя всего и так далее. «До определенного возраста я думал, что жизни вне занятий музыкой не существует», — вспоминал Борис Березовский. И кажется, что мир классической музыки вполне сознательно культивирует эти бесконечные жертвы. Так музыканты выглядят бОльшими небожителями, а сама сфера — закрытым миром для посвященных.

«Если быть по-настоящему честным, то я никогда не думал, что музыка — самая сложная вещь в жизни. Пианино всегда было моим другом. Конечно, существуют трудности оттачивания техники или выбора интерпретации, как сыграть ту или иную вещь. Но это намного легче, чем человеческие отношения. Должен я позвонить ему/ей? Он мой друг, но сейчас я его ненавижу. Что происходит в наших отношениях? Это намного сложнее, чем понять, как играть концерты Рахманинова».  Да и потом — так ли уж всем нужны подробности, спрашивает меня Дебарг. И сам отвечает: «Люди хотят видеть результат занятий, а не слушать рассказы о том, как эти занятия тяжело даются. Мне интереснее узнать, что артист делает помимо основного дела. Как Малер занимался восхождением по горам — для вдохновения». 

«И если совсем честно — я не репетирую особенно много». Приехали. А как же вековая традиция многочасовых отработок, о которых тоже в обязательном порядке рассказывают практически все музыканты? Если практиковать часами, то исполнение может стать автоматическим, считает Дебарг. Не в смысле отточенным, а механическим, формальным. «Рахманинов говорил, что музыка и поэзия — сестры. Если у поэта нет вдохновения и он пишет по шаблону, разве он напишет что-то хорошее? Для исполнителя каждое выступление — новая поэма. В ней всегда должно оставаться место творчеству».

Получается, он не одобряет снобизм мира классической музыки и весь этот флер избранности и божественности? В принципе, я догадываюсь, каким будет ответ, учитывая, что Люка — один из тех молодых музыкантов, кто позволяет себе играть не только в смокинге или фраке, а часто даже без галстука. Но все же, послушаем. «Элитарность никогда не была тем, что меня привлекало [в классической музыке]. Да, это все еще важно и все еще существует. Есть и зрители, которым это важно, и исполнители. Но это не мое. Мой путь — только музыка. Ненавижу этот образ музыкантов как особенных людей из хрустального замка. Как по мне, не нужно представлять этот мир более особенным, чем он есть. Конечно, он особенный. Но нужно ли акцентировать именно это? Осознанность, внутренний мир людей — для меня это более особенное, чем музыка. Можно закатывать глаза, и так делают не только музыканты, еще спортсмены, люди в кино и так далее. Но мы все тут гости».

Люка еще немного рассказывает о своей повседневной жизни, и это тоже подтверждает его слова, что для него классическая музыка — не венец вселенной. Например, далеко не все его друзья любят и слушают классику. И он сам тоже может провести целый день, не слушая и не играя. 

Осталось спросить про деньги. Гонорары пианистов не поражают воображение — это не футболисты и не гольфисты. Это тоже второстепенно? Ну бессребреника он из себя не строит — ему важно быть востребованным. Но, выбирая между интересным концертом и прибыльным, предпочтет первое. В России это удается совмещать — Люка находит доброе слово и для организаторов концертов, и для благодарной публики. 

Хочется поставить заметную точку, и я спрашиваю про баланс таланта и пиара. Вечный вопрос: почему талантливые не всегда становятся популярными, а не все популярные — талантливы. Задевает ли его это? (Как и в случае со снобизмом, я догадываюсь, каким будет ответ, но неважно.) Да, верно — Дебарг относится к оценкам спокойно. Нет метрик и единого ответа, какой музыкант лучше, какой хуже, это во многом вопрос личных предпочтений. «Про артистов нельзя сказать — этот хорош, а этот плох. Это не еда. Чье-то понимание музыки и манера тебе близки и откликаются, чье-то меньше. Я люблю Жака Бреля, а многим людям он не нравится совсем — находят его претенциозным и не одобряют слишком вольные интерпретации». Что тогда главное? Задавать себе важные вопросы, находить на них ответы, сформулировать собственное целостное понимание жизни. А дальше — выразить его с помощью тех средств, к которым есть способности. «Я понимаю, что я хочу сказать и какие возможности у меня есть для этого», — резюмирует Дебарг. Прекрасно, послушаем.